Дискуссия о маскулинности и войне: больше вопросов, чем ответов

Международный Комитет Красного Креста (МККК) предлагает вашему вниманию дискуссионные статьи об историческом развитии понятия маскуллинности в приложении к конфликтам и насилию, а также о современных точках зрения на эту проблему, которые были опубликованы в блоге МККК «Гуманитарное право и политика».

Маскулинность и война: давайте об этом поговорим

Хьюго Слим

При обсуждении войны в обществе часто говорят о нарушениях, жестокости, зверствах, но крайне редко — о мужчинах. А ведь, в сущности говоря, практикуют организованное насилие в основном именно мужчины: планируют стратегию и техническое воплощение, являются идеологами и конечными исполнителями.

Так почему мы — гуманитарный сектор — не говорим гораздо больше о мужчинах, маскулинности и мужских культурах насилия?

Маскулинность и насилие давно обсуждают специалисты по военной социологии. Сейчас к ним присоединились и многие ученые, занимающиеся гендерными вопросами. В последние несколько лет исследования насилия в городах, в том числе феномена банд, сосредоточены исключительно на мужчинах и маскулинности — как на движущих факторах такого насилия. Однако анализом маскулинности практически не занимаются политики и журналисты, которые говорят о войне.

С чем же связано такое замалчивание? Почему мужчин и маскулинность так редко упрекают в том, что они — главный источник трагедий и зверств, связанных с вооруженными конфликтами: неизбирательных нападений, бесчеловечного обращения в тюрьмах, сексуального насилия?
Есть ощущение, что это очень тяжелая с эмоциональной точки зрения тема.

Разберемся сперва в фактах.

Главным образом мужчины

Действительно ли главным образом мужчины несут ответственность за ужасы войны? Да, это так. Культуры и структуры, которые подготавливают и осуществляют организованное вооруженное насилие от лица государств и негосударственных вооруженных групп преимущественно создают мужчины, возглавляют мужчины — и состоят они из мужчин.

Из этого правила всегда были исключения, есть они и сейчас: женщины-снайперы на передовой, женщины-стратеги в высших эшелонах командования, женщины-главы государств, ввергающие свои страны в пучину войн. Сегодня все большее число либеральных вооруженных сил полны решимости позволить женщинам служить в армии: возможно, это изменит культуру войны, но в равной степени возможно, что и нет.

Большинство женщин зачастую поддерживают войны и переполнены ненавистью к врагам. И все же факты говорят нам, что организуют и осуществляют насилие главным образом именно мужчины — и так было практически всегда.

Поэтому кажется справедливым упрекать мужчин в существовании и ужасах войны — при условии что мы признаем, что за каждым случаем проявления сдержанности, сострадания и соблюдения закона при планировании и осуществлении насилия во время вооруженных конфликтов также вероятнее всего стоят мужчины. Мы должны помнить, что культуре мужчин-воинов свойственна не только жестокость, но и доброта.

Тяжелая тема

Пусть даже факты очевидны, поднимать этот вопрос нелегко. Это болезненная тема для большинства из нас, потому что все мы, мужчины и женщины, знаем: пусть этот факт правдив, — мужчинам свойственно применять насилие — это лишь один факт о мужчинах вообще — и о каждом мужчине в частности.

Поэтому так тяжело говорить о маскулинности войны. Большинство из нас не хотят изображать склонность к насилию чертой, присущей большинству мужчин. Это было бы несправедливо; такие стереотипы загоняют мужчин в угол, откуда им приходится пробиваться с боем. Здесь необходим более тонкий и деликатный подход – разговор человека с человеком. Такого трудно добиться в бесцеремонной мачистской культуре публичных выступлений, которой зачастую движет «яростное негодование» как мужчин, так и женщин, склонных к таким выступлениям.

Правовые нормы тут помогают не слишком. Разговор о насилии и страдании в юридических терминах может придавать публичному дискурсу о конфликтах абстрактную и гендерно-нейтральную форму. Поведение мужчин по большей части описывается отстраненно — как «нарушения» или «злоупотребления», совершенные «сторонами в конфликте». Эти «деяния» редко напрямую приписываются мужчинам — хотя обычно должны бы. Юридический язык зачастую скорее затемняет, чем проясняет гендерный аспект насилия.

С другой стороны, страдание сегодня стереотипно воспринимается как удел женщин: боль женщин и детей постоянно фигурирует на переднем плане. Некоторые программы оказания помощи, в центре внимания которых находятся женщины, граничат с нарушением принципа беспристрастности, гласящего, что различие можно проводить лишь на основании потребностей людей, а не их личных характеристик. Но ведь и мужчины испытывают страшные страдания во время войны — и многие из них восстают против мужского (в основном) насилия конфликта и пытаются спасти свои семьи и обеспечить выживание близких без применения насилия.

Поговорим о маскулинности и войне

Давайте нарушим заговор молчания вокруг того факта, что источником насилия в основном являются мужчины. Мы можем и должны говорить о мужчинах и маскулинности на войне — или даже о том, что мужчины и маскулинность — и есть сама война.

Для этого мы должны признать существование этой проблемы и построить более честное и реалистичное обсуждение маскулинности и войны, в должной мере опираясь на психологию, этику, социологию, биологию и, конечно, гуманизм.

***

Пoнятие маскулинности в контексте современных войн

Гилберт Холлефер

Хьюго Слим в своей статье, озаглавленной «Маскулинность и война: приглашение к дискуссии», указывает на парадокс современной действительности: хотя мужчины были поборниками войн и сражений с незапамятных времен, сегодня дискуссия о маскулинности и отношении мужчин к насилию, по общему признанию, ведется довольно осторожно и слишком редко. Возможно, это обусловлено растущей неоднозначностью восприятия образов маскулинности в современном обществе. Традиционное представление о том, что значит быть «настоящим мужчиной», практически ниспровергнуто, но подумали ли мы, что придет ему на смену? Давайте подробнее рассмотрим отношение мужчин к насилию, к тому, что можно назвать «маскулинностью».

От Зигмунда Фрейда и Ханны Арендт до Славоя Жижека, мыслители современной эпохи стали смотреть на насилие по-новому, более критически. Однако недостаток обоснованных точек зрения на насилие и его последствия с гендерных позиций несколько разочаровывает: возможно, это табу является рудиментом патриархального уклада.

Именно феминистки второй волны 1970-х годов, памятуя о двух кровопролитных мировых войнах, пробили стены патриархата и разрушили гендерный эссенциализм, развенчав миф о том, что господство мужчин является «нормой», и продемонстрировав, что поведение и установки мужчин и женщин определяются не биологическими, а социальными факторами, и поэтому могут меняться. Вполне простительно было бы думать, что такой радикальный сдвиг заставит людей по-новому взглянуть на насилие, и даже на все другие сферы (науку, политику, этику и т.д.), и рассматривать насилие не как часть человеческой природы, а как плод воспитания. В конце концов, если «женщинами не рождаются, а становятся», то можно предположить, что и мужчина становится жестоким только тогда, когда живет в неблагополучной среде.

Однако этого не произошло. Напротив, на Западе и вообще в мировой культуре сформировался негласный консенсус, что мужское насилие – это нечто само собой разумеющееся, биологический, психологический и антропологический недостаток, который невозможно преодолеть. И, возможно, именно это, как ничто другое, обрекло на неудачу любые дебаты на эту тему еще до того, как они начались. Тем не менее, при более внимательном взгляде на вопрос становится ясно, что современная точка зрения на удивление схожа со старым мировоззрением: мужская жестокость – это просто факт жизни, и что она одновременно переворачивает систему ценностей с ног на голову. Иными словами, хотя в прошлом мужское насилие считалось неизбежным, оно также воспринималось как нечто достойное, как выражение идеализированного образа мужественности или, по крайней мере, как нечто более или менее допустимое, пока оно не выходит за известные рамки. В традиционных обществах честь воина – честь, дарованная альфа-самцу, который пользуется своей властью, – ценилась безоговорочно.

Сегодня всё гораздо сложнее. Для приверженцев определенного «политкорректного» образа мышления, который стал формироваться в отношении прав человека после мировой войны и с развитием феминизма в 1970-е годы, альфа-самец перестал быть предметом уважения. Общество по-прежнему считает, что насилие связано с нашей природой, а не с нашим воспитанием, формирующимся под влиянием культуры, образования, права и так далее. А извечная миссия воспитания – укрощать характер. В то же время в общество возвращаются «мужские» ценности в различных формах, подрывая завоевания, достигнутые под знаменем феминизма и прав человека.

Система ценностей сама по себе изменчива и неоднозначна. С одной стороны, скандал с Харви Вайнштейном вызвал широкий резонанс в СМИ и послужил толчком к подъему массового движения, с другой – усиливается тенденция рассматривать агрессивные «импульсы» «мачо» в положительном свете. Стремление к тому, чтобы власть взял в свои руки «сильный человек», в последнее время проявляется в поведении электората в разных странах мира.

Учитывая, насколько разделены общества в отношении этих ценностей, неудивительно, что спокойно обсуждать понятие «маскулинности» оказывается довольно сложно. Однако в реальности, возможно, именно пессимистичный взгляд на саму человеческую натуру – который, похоже, разделяют многие в западном мире – не дает нам нормально обсуждать эту тему? Как ни странно, с ним соглашаются как сторонники защиты прав мужчин, так и приверженцы феминизма, считая установившимся фактом, что где-то глубоко в каждом из нас кроется инстинкт разрушения и желание убивать, хотя сильнее они проявляются все-таки у мужчин. Первые считают это адаптивным преимуществом, вторые – ужасным проклятием. Обе стороны продолжают придерживаться этого пессимистичного взгляда на человечество, бытовавшего со времен древних греков до Гоббса и Фрейда и служащего обоснованием для воинственной позиции защитников мускулинности: действительно, если человеческая природа есть то, что она есть, применение силы всегда будет основным средством разрешения конфликтов. В свою очередь, это, вероятно, лишает некоторых феминисток сильной позиции (или мешает им занять какую-либо позицию), когда они могли бы убедительно аргументировать свое мнение по поводу мускулинности и насилия, поскольку в глубине души они заранее уверены, что их борьба за права человека и пацифистские идеалы неизбежно разобьется о скалы биологического детерминизма.

Общепринятые представления о мужском характере распространились и на гуманитарную сферу. Как отмечает Хьюго Слим, практически невозможно говорить о человеческих бедствиях, не вынося на первый план страдания женщин и детей. Как в выступлениях, так и в процессе оперативной деятельности именно женщины и дети фигурируют как первоочередные получатели помощи, и именно их образы, демонстрируемые на больших международных конференциях, становятся стимулом для выделения огромных сркдств на гуманитарную помощь. Проектам, разработанным специально для облегчения страданий мужчин на войне, уделяется мало внимания.[1] И это несмотря на очевидный факт: как раньше, так и сейчас мужчины тоже являются жертвами войны (возможно, даже еще больше в современных гражданских войнах). Они становятся жертвами в своей роли бойцов, зачастую недобровольных, подвергающихся всем опасностям и ужасам на поле боя, и в своей гражданской роли – роли отцов, дядей, братьев и сыновей, которым приходится переживать боль потери близких и в еще более страшных и хаотичных условиях видеть, как гибнут их дома и имущество.[2]

Люди часто забывают, что гуманитаризм появился в XIX веке в результате признания одним человеком страданий солдат на войне. Первый деятель гуанитаризма, Анри Дюнан, нарушил молчание, нависшее над тяжелой участью этих людей. И хотя мы можем усмотреть в этом и определенный маскулинизм, Дюнан был достаточно реалистичен в своих устремлениях, и поэтому в итоге на свет появилось международное гуманитарное право (МГП). Известно, что эта отрасль права говорит, прежде всего, о применении силы и насилия, говорит языком, который люди, ведущие войну и страдающие от ее последствий, могут понять и действительно понимают. И такая непредвзятая дискуссия о применении силы, которую допускает МГП, делает его уникальным и по сей день.

Возможно, в наши дни не хватает именно такого реалистического подхода. Определенный политкорректный образ мышления может вызвать ощущение, что в центре наших гуманитарных забот должны находиться, прежде всего, женщины и дети. Он также заставляет думать, что сообщества полностью исключают из этого круга забот мужчин, оставляя за ними только роль агрессора и требуя, чтобы те несли ответственность за свои отвратительные поступки. Результатом этого является неожиданно яростное отрицание страданий сильной половины человечества. Но только приняв во внимание страдания, которые причиняет война мужчинам, особенности положения мужчин на войне, мы можем говорить о маскулинности и войне в гуманитарном плане.

Кажется, большинство людей вообще не догадываются об этом двойном бремени страданий. Многие даже отвергают саму идею, что «виновные» в бесчеловечном насилии сами могут страдать, как и все прочие. Их страдания рассматриваются такими людьми как побочный продукт позорного, врожденного «порока», заложенного в человеческой природе, которое нужно просто «держать в узде». Мужчинам на войне, которые, как считается, не в силах контролировать зверя внутри себя, практически отказывают в прощении. И это непрощение в нашей политически корректной системе ценностей является результатом утраты древнего представления о мужественности, давнего восхищения сильным героем, человеком чести.

Как мы видим, былое единодушие в значительной степени нарушилось с появлением феминизма, началом борьбы за права человека и вследствие тяжелых травм, нанесенных двумя мировыми войнами. Более того, на самом деле прежние представления трансформировались в лучшем случае в недоверие к мужчинам, которые якобы в любой момент могут проявить неудержимую жестокость, а в худшем – в шельмование мужчин как существ, коим чуждо понятие морали и присущ «врожденный» брутальный мужской шовинизм. Подобная демонизация еще более выражена в отношении армий и вооруженных группировок, независимо от контекста и обстоятельств.

В такой позиции кроется множество внутренних противоречий. Если мы говорим о «полевой работе», то это может привести к тому, что мужчинам будет отказано в каком-либо сочувствии, сострадании и помощи. Другими словами, существует опасность формирования такого отношения, которое мужчины вполне справедливо могут воспринять как некую форму отторжения, дискриминации и презрения – морального осуждения, которое они могут объяснить разве что «западными взглядами», принижающими их страдания и сводящих само их существование к уровню технических и юридических формулировок, которые изображают их исключительно как «агентов насилия» и бездумных дикарей. Это может обострить ситуацию, особенно в странах, где международное право не имеет реального влияния. Нет ничего опаснее, чем социальная и этическая сегрегация униженных, озлобленных мужчин – это тяжелая и крайне неприятная ситуация, самопроизвольно толкающая их на путь жестокого насилия.

Если гуманитарные организации хотят донести свою мысль до мужчин, совершающих насилие и страдающих от его последствий в ходе жестоких разрушительных войн наших дней, они должны оставить подобные разговоры в прошлом. Как говорит Хьюго Слим, необходимо перестать втискивать таких мужчин в рамки стереотипов. Оценивая то, через что им приходится проходить, нужно видеть в них людей. Приняв эту точку зрения, гуманитарные сотрудники и правозащитники возможно, смогут лучше понять, что, хотя подобные вещи заложены в наших инстинктах и природе, они куда чаще, чем мы думаем, подвержены влиянию культуры. В конце концов, разве история войн не показывает нам, сколько усилий общество вкладывает в обучение мужчин жестокости? Разве мужская монополия на насилие не является прежде всего элементом социального уклада? И разве чрезмерное насилие не является следствием воспитания мужчин как будущих воинов, а не проявлением инстинкта?

Мы видим, чтово время конфликта многие мужчины теряют моральные ориентиры, оказавшись в запутанной ситуации гражданской войны, когда они вынуждены совершать злодеяния, которые, естественно, всеми осуждаются. Но разве эти злодеяния не вызваны страхом, унижением, болью – реакцией на травмы, наносимые им враждебным внешним миром? Часто вспоминают о том, что участники военных действий всё реже и реже включаются в официальную вертикаль субординации. Можно ли тогда предположить, что эти действия совершаются людьми, которые были застигнуты врасплох событиями, бессильны против обстоятельств и потеряли контроль над своей собственной жизнью? Разве не жестоко обошлась с этими мужчинами История — всемирная, с большой буквы «И» — лишив их гордости и самоуважения, поставив их в такую ситуацию, когда представление о том, что является победой и защитой своих близких, которое до этого оправдывала их жестокость и храбрость, было уничтожена вооруженным конфликтом, ввергающим всех в один общий кровавый котел? Разве это не тот опыт, который получает в войнах большинство «обычных жестоких мужчин», и не это ли моральное давление нам нужно понять, и понять со всей четкостью, если мы хотим донести до них нашу мысль?

Так что давайте поговорим о мускулинности и войне, потому что нам необходимо срочно найти способ вернуть прочную основу нашим отношениям с теми, кто принимает в войне самое непосредственное участие. Дюнан был первым, кто нарушил табу в отношении понятия мускулинности на поле боя. Затем сила международного гуманитарного права проложила путь к диалогу с теми, кто сражался в крупных войнах по канонам Клаузевица (трактат «О войне», 1832 г.). Однако, хотя формулировки права, как правило, облекают живую реальность войны и хаос современных конфликтов в абстрактную форму, мы должны сформировать новый дискурс и наладить новые отношения с участниками боевых действий, в полной мере учитывающие общечеловеческие и особенно мускулинные характеристики мужчин, которые воюют и страдают.

***
Сноски

[1] Мужчины, конечно, тоже пользуются плодами гуманитарных операций, но в основном тех, которые направлены на оказание помощи всем жертвам в одинаковой мере (женщинам, пожилым людям, детям), за статистическим исключением случаев незаконных арестов и задержаний, которые чаще всего затрагивают мужчин. Таким образом, найти проекты, специально разработанные для мужчин, труднее, чем проекты, разработанные для женщин (возможно, особенно в области восстановления, образования и даже способов облегчения боли). Часто упускается из виду тот факт, что последствия эмоциональных переживаний мужчин на войне – чувства унижения, стыда, ненависти к себе и т.д. – могут порождать больше насилия и оказаться более опасными и даже разрушительными для людей и общества, чем любая другая форма стресса, – и в этом заключается еще одна проблема.

[2] Само собой разумеется, что автор в полной мере осознает роль, которую на протяжении всей истории играли в войне женщины, а также роль современных женщин-бойцов (от отрядов «Пешмерга» и «Тигров освобождения Тамил-Илама» до регулярных национальных армий США, Канады, Великобритании и т.д.). Вместе с тем участие женщин в боевых действиях по-прежнему является скорее исключением и в психосоциальном плане соответствует сугубо мужской гендерной роли.

Данные статьи были опубликованы в блоге Международного Комитета Красного Креста (МККК) «Гуманитарное право и политика»:

Masculinity and war - let's talk about it

The masculine condition in contemporary warfare

Статьи и обсуждения в блоге «Гуманитарное право и политика» не могут быть истолкованы как официальная позиция МККК, равно как и содержание блога не является отражением официальной политики или доктрины МККК, если это не указано особо.