Война детей

25-08-2003 Статья

В июле 2003 г. МККК помог корреспондентам "Новой газеты" Сергею Михалычу и Виктрии Ивлевой совершить поездку в Африку для того, чтобы узнать и рассказать о жизни детей, которые воюют наравне со взрослыми. Проблемы реабилитации и возвращения в общество бывших детей-солдат в наши дни становятся актуальны не только для африканского континента. С разрешения авторов предлагаем вашему вниманию статьи, написанные по результатам поездки.

Начинаем изучать технологию производства террористов.

  Африка. Северная Уганда  

Сегодня воюют 300 тысяч детей. В 30 государствах. В этом списке есть и Россия... В Колумбии и Бирме мальчишек рекрутируют наркокартели, в Либерии - подростки сражаются на стороне повстанцев и правительства. В Конго обороняют свои деревни и нападают на чужие.

В чужих деревнях тоже живут дети. Они точно так же защищают свои дома.

В Шри Ланке и Южном Ливане дети становятся террористами. А в Уганде их просто крадут - крадут сверстники, похищенные в свое время, чтоб воевали на стороне сошедшего с ума генерала, который давно уже забыл, почему 17 лет назад начал войну. У детей много военных профессий: денщики, разведчики, живые миноискатели, каратели и камикадзе. С любой обязанностью они справляются прилежно, поскольку оценок в этой школе только две: жив и нежив.

Их военные судьбы похожи, как патроны в обойме. Но как они очутились в этой обойме и что происходит с ними потом? И как из нее выпадают, разлетаясь по окончании войны, наподобие стреляных гильз?

Мы открываем новую рубрику: " Война детей " , чтобы попытаться ответить на эти вопросы. Сегодня первый репортаж - из Уганды...

Их никто точно не считал. Но говорят, что 20 тысяч детей шли по улицам города Китгума. Они стеклись сюда из разных деревень, и у них была одна просьба. Вернее две: они не хотят никого убивать. И не хотят, чтоб убивали их. Шли разноцветным потоком, под охраной солдат на бронированных джипах, с транспарантами: " Господь, спаси нас! " . Такой вот " крестовый исход " .

Мы приехали несколькими днями позже. Когда все уже стало как всегда - обыденно. Каждый вечер, как начинает смеркаться, в города Гулу, Лира и Китгум бредут толпы мальчишек с поклажей: циновки, одеяла, учебники и тетради; за спиной - младшие братья и сестры. Девочки приходят позднее - до темноты пекут лепешки.

Они ложатся спать прямо на улице, на автобусных станциях, в помещениях школ и во дворах больниц. Готовят под редкими фонарями домашнее задание. К полуночи шум и гвалт замолкают, только ощущение, что у города - бронхит, потому что улицы кашляют на сотни детских голосов. К рассвету все оживает: ходоки бредут обратно, за 5-10 километров, в свои деревни, чтобы успеть к первому звонку. (По подсчетам общественных организаций, только в Китгум приходят до 5 тысяч детей еженощно.) И так из месяца в месяц.

...Под магазинными козырьками шевелилась серая масса. Приглядевшись, поняли, что это закутанные в одеяла дети. Кто-то, накрывшись с головой, уже спал; кто-то в тусклом свете играл в шашки - доска была настоящей, а проходили в дамки при помощи пивных пробок. Белые люди - то есть мы - вызвали ажиотаж. Нас обступили, стали здороваться, дергая то за штанину, то за рукав: в зависимости от роста и, соответственно, возраста. Денег не просили совсем. Вообще ничего не просили. Лишь, толкаясь и перебивая друг друга, рассказывали о том, что бывает с теми, кто рискнул остаться дома.

...Джунглей здесь нет - сплошной колючий, полынного цвета кустарник - ночное укрытие для всех: для тех, кто прячется, и для тех, кто выходит на охоту.

Прячутся - дети, уходя, как только стемнеет, из своих глиняных хаток с травяными крышами. Не лишняя предосторожность, поскольку дичь - именно они. Охотники - тоже дети, чье преимущество неоспоримо: автомат Калашникова и пара магазинов к нему. Они окружают деревню, рассыпаются цепью и бредут из дома в дом, передергивая для острастки затворы и собирая всех ж ителей в одну большую толпу. Потом детей отделяют от взрослых. Тех, кто пытается помешать, убивают на месте: выстрелом в упор, или палками, или мачете. Дома грабят, потом иногда поджигают.

Детей - кто не успел убежать или кого нашли-таки в кустах - выстраивают в колонну, связывают друг с другом, водружают на голову тюки награбленного барахла (килограммов по двадцать) и уводят в темноту. Известно, что возвращаются домой от силы двое из каждых десяти.

На севере Уганды так происходит уже 17 лет. С тех самых пор, как тогда еще молодой генерал-майор Джозеф Кони, внешне похожий на Майкла Джексона, решил, что должен стать президентом. Еще г-н Кони был возмущен нравственным падением пока не вверенного ему населения, а потому стал бороться за внедрение в жизнь десяти заповедей, подкидывая в деревни отрубленные части детских тел, завернутые в выдранные из Библии страницы. Он объявил себя живым гласом Святого Духа и создал " Армию сопротивления Господа " (LRA).

Но любой армии нужны солдаты. А солдатам надо платить, особенно когда воюют они не за свое, а за чужое счастье. Решение было простым - детская армия. Дети, оторванные от семьи, традиционно привыкшие к послушанию, запуганные " сверхъестественными способностями " командира, повязанные кровью родственников и друзей, - идеальные солдаты, поскольку не станут задавать лишних вопросов. Они вырастут и превратятся в зомби, привыкших к набегам, убийствам и грабежам. План удался.

Считается, что за время действия LRA было похищено около 20 тысяч детей. Половину смогли освободить. Судьба 10 тысяч по-прежнему не известна. Существуют прикидочные данные, что армия генерала Кони - примерно 2 тысячи бойцов, разбитых на маленькие группы по 25-30 человек. В каждом отряде - около половины несовершеннолетних солдат от 10 до 18 лет и плюс к тому по 50 и более украденных детей. (Они тоже станут солдатами. Если выживут.) Арифметике все равно, что считать; ее правила позволяют предположить, что убито было несколько тысяч.

Набеги LRA заставили уйти из своих деревень поближе к городам 800 000 человек. Сейчас они - перемещенные лица и живут в специальных лагерях. Там тоже небезопасно: раздосадованный генерал все чаще и чаще нападает на тех, кто пытается от него убежать. Еды почти нет. Повезло тем, кто оказался недалеко от дома, - днем можно ходить на поле. Остальные перебиваются гуманитаркой. Запасов ее не так уж и много, и этой зимой эксперты ООН предрекают страшный голод: беженцев становится все больше, продовольствия - все меньше, а действия армии сумасшедшего генерала - все активнее.

LRA нападает на школы, лагеря беженцев и больницы, полицейские патрули и рейсовые автобусы. А местные газеты печатают сводки происшествий. 26 мая напали на деревню и похитили около 30 детей; 28 мая - другая деревня: 18 убитых и 12 раненых; 30 мая - еще 18 убитых. 5 июня - 8 похищено, 1 убит; 13 июня - похищено 15 детей; 14 июня похищено 14 учеников старших классов; 22 июня - еще 21 ребенок.

А 17 июля стало известно, что в реке Морото утонули 45 детей. Все приключилось банально: отряд LRA решил переправиться на другой берег - нужно было проверить брод, послали только что украденных мальчишек - все погибли.

В городке Китгум есть помимо улиц и больничного двора еще три места обитания ночлежников: два временных и одно постоянное. Общественная организация Oxfam построила укрытие на 300 душ. Тяжелее всего было отобрать тех, кто воспользуется привилегией ночевать в тепле. Выбирали сами дети. Говорят, никто не обиделся.

Еще одно временное пристанище - здание школы: ночью классы - спальни для детей деревенских, утром парты используются городскими по своему прямому назначению.

Постоянную крышу (в прямом и переносном смысле слова) предоставила церковь - под ее защитой 700 детей, больше лагерь в несколько домиков вместить просто не в силах. Но матери сдают сюда своих сыновей чуть ли не ежедневно. Кто-то приходит сам. Не принять миссионеры не могут, потому что прекрасно знают, чем для ребенка может обернуться отказ.

Кормить уже почти нечем: едят кашу, лепешки из муки непонятного происхождения и траву касаву. Корь, ветрянка, малярия... Но главная опасность таится за плетнем. Лагерь - на самой окраине города, и от саванны его отделяет лишь хлипкий забор. 700 детей - заманчивая цель, и последний раз, на прошлой неделе, отряды армии LRA появились в 300 метрах отсюда.

В этом лагере есть те, кого уже крали дважды, и испытывать судьбу в третий раз им как-то не хочется. Но выхода нет, раз даже город не может служить надежной защитой. Убежать из армии Кони, конечно, можно. Только - страшно. Во-первых, каждый день заложникам говорят, что генерал потому и недосягаем, что обладает даром предвидения и общается с духами и, следовательно, способен предугадать поступки и читать мысли. В этих местах, где шаманы все еще уважаемые люди, а воскресная месса сопровождается ритуальными танцами, где официальные лица в Минобороны на полном серьезе предлагают поднять на борьбу с генералом преданных правительству экстрасенсов, это - не шутки.

Дети убегают, лишь пользуясь случаем. Например, во время стычек повстанцев с правительственными войсками - прячутся в суете по кустам.

14-летнему Патрику повезло. Он пробыл у повстанцев всего месяц и смог удрать буквально вчера. Сейчас его, еще не отошедшего от пережитого, привезли в реабилитационный центр общественной организации KICHUA. С трудом вылез из джипа и побрел, хромая из-за раздробленного пальца на ноге, в сторону хижины, где будет теперь жить до отправки домой. Он повоевать не успел - работал носильщиком. Таких, как он, в отряде было человек 20, и примерно столько же их ровесников, но уже в униформе. Носильщиков привязывали на ночь к дереву, не разрешали говорить друг с другом, а если непо дъемный тюк падал с головы ребенка - били палками.

Без вмешательства армии убежать бы не смог. Один парень пытался... Поймали и велели всем остальным забить его до смерти. Какой-то малыш не хотел в этом участвовать и даже смотреть не желал - сильно плакал и отворачивался. Врезали мачете, плашмя, - и тот смирился, приступив к " работе " , которая потом вошла в привычку. Это принцип такой - публичного, коллективного и демонстративного наказания, - чтоб неповадно, чтоб повязать. Иногда специально не убивают - бросают израненных в кустах, чтобы стоны сопровождали уходящий отряд. Так случилось и с Ориемом Кеннетом.

Он далеко не ребенок - 31 год, жена, четверо детей. Но кто-то из соседей под угрозой расстрела рассказал мальчишкам из армии Кони, что Орием служил в армии. Поймали и пытали публично: отрубили пальцы, уши, губы и нос. И бросили голого на дороге, захлебываться собственной кровью. Как добрался впотьмах до ближайшей деревни - не помнит. И раны не зажмешь - нечем: руки-то сами - кровавые фонтаны. Он только помнит глаза детей, которых заставляли смотреть на его казнь.

Да, а теперь его семья голодает. Потому что в бедной Уганде не бывает пособий по инвалидности.

Каждое воскресенье после большой службы в городском соборе, куда местные жители приходят всей семьей, нарядные и умиротворенные - девочки в белых платьях, мальчики в недырявых штанах, - итальянец отец Торчизио уезжает проповедовать в дальние деревни. Так он поступает вот уже 42 года подряд, рассказывая на местном языке народу ачоли о том, что в этом мире все же есть место добру и справедливости. А еще он снимает кино.

В его маленькой комнатке, поделенной на спальню и кабинет занавеской, - целая видеотека. Праздники, свадьбы, приезды гостей, сгоревшие школы, плачущие дети, беженцы, беженцы, беженцы, ребенок в госпитале с ампутированной чуть ниже локтя рукой. Потом - сама рука, найденная отцом Торчизио в одной из деревень, на которую Кони совершил очередной набег.

Торчизио пытался вести переговоры: встречался с полевыми командирами и правительственными генералами, говорил по телефону с Кони. Его захватывали в плен, он даже сидел в тюрьме, потому что кому-то бдительному показалось, что переговоры - непозволительная связь с повстанцами. Все оказалось бесполезно. Теперь он делает то же самое, что и всегда, - строит церкви и школы. Их сжигают. Он строит опять. И проповедует.

...Пыльная дорога, кусты по обочине, откуда каждую минуту могут показаться те, кого нам видеть совершенно не хочется, - повстанцы. Едем в деревню Мусавени - в 20 километрах от Китгума. В этой деревне очень много перемещенных лиц, и почти каждую неделю на нее нападают. В джипе кроме нас и Торчизио - мальчишка-служка с сумкой, в которую упакованы усилитель и микрофон, - 75-летнему священнику трудно уже говорить громко. Мальчишка заметно волнуется и пытается шутить, чтобы не помнить самому, как ему страшно.

Обычная деревня - те же глиняные домики, церковь с темнокожими святыми и Иисусом на стенах, притихшие дети, музыка местных инструментов адунго, по звучанию похожих на арфу. Полуторачасовая служба, а потом обход деревни. Беженцы везде - в каких-то полуразрушенных, со следами былых пожаров зданиях, в школе, в наспех построенных хибарах.

Дети отсюда не ходят ночевать в город - далеко очень. Поэтому прячутся. Днем, конечно, носятся по каким-то своим делам, просят их сфотографировать, показывают на нас пальцами и смеются. Страх - он ночной зверь. Для всех, но не для Роберта Тагу. Для него страх - этот он сам, круглосуточно.

Мы нашли его в хижине, сидел в ней тихо-тихо. Он - не единственный украденный отсюда, но единственный, кто смог вернуться. Участвовал в атаках на деревни и в грабежах автомобилей. 5-6 человек ежедневно и одновременно учили его воевать более качественно и для этого били. Палками - по шее и голове.

Родителей в живых нет, и о нем теперь заботится община. Община делает все возможное, но односельчанам так же трудно забыть, что он - убийца, как и ему самому. Кстати, задавать детям вопрос: " Убивал ли ты кого-нибудь сам? " - здесь не принято. По двум причинам: утвердительный ответ известен заранее. А потом, если ребенок, провоевав какое-то время, нашел в себе силы вернуться, то, значит, с прошлым он попытался порвать и нечего бередить в душе то, что осталось.

Вернуться - нравственный подвиг. Из охотника вновь превратиться в жертву. А потом... Представьте себе. Вам 14 лет. На вашей совести кровь соседей, иногда даже родственников, и друга убили при вашем непосредственном молчаливом участии... Чувство вины, как проказа, - не лечится и с годами лишь только усиливается. Остается ненавидеть себя.

Но ненависть - всепоглощающая страсть, которая требует ежедневного подтверждения, как требует постоянного подтверждения и невнятная уверенность в том, что ты еще ты и что ты еще жив. И потому убийства становятся ритуальным действием, смысл которого: доказать самому себе, что обратной дороги нет.

  P.S. "Новая газета" выражает благодарность Московскому отделению Международного Красного Креста, Министерству иностранных дел РФ, Посольству РФ в Республике Уганда и лично Чрезвычайному и Полномочному Послу Александру Садовникову за помощь в подготовке материала.  

     

  Кампала - Гулу - Китгум.  



Kак стать убийцей и можно ли им быть перестать.

  Как существуют дети, которые не хотят никого убивать, мы рассказали в прошлом номере "Новой газеты". Сегодня - о том, как стать убийцей и можно ли им быть перестать.  

Виновен ли человек в том, что не смог справиться с желанием выжить? Особенно если человеку 14 лет?

Общество может найти ответ на этот вопрос, если захочет. Но вне зависимости от его вердикта главное - что думает о себе тот, кто все-таки выжил. Он сам себе ежедневный присяжный. И если когда-то - до ТОГО - главным мучителем был страх, каждую ночь изводящий до колик, то ПОСЛЕ сводит с ума чувство вины. Не перед кем-то... Вообще. Оно, как проказа, разъедает самые мягкие ткани - самые призрачные субстанции: совесть и душу. И тут уж - как повезет.

Вот представьте себе. Вам 14 лет. На вас кровь родственников и соседей, и друга убили при вашем непосредственном молчаливом участии... Вы научились метко стрелять и решать вопросы жизни и смерти одним ударом - нужно только точно примериться и попасть в основание черепа. Вы стали охотником и почувствовали, какую власть дает маленький кусочек металла, который вы поглаживаете указательным пальцем, - курок называется. Смогли бы вы вернуться к тем, кому причинили неизмеримое горе, и вновь стать затравленной жертвой?

Кто-то все же решается. Во время стычек правительственных войск с армией Джозефа Кони ( " Армия сопротивления Господа " - LRA) мальчишки прячутся в кустах с вверенным им автоматом Калашникова. А потом сдаются. Кого-то захватывают в плен. Только здесь, в Уганде, это называется " освободить " .

Их приво зят в специальные армейские центры по работе с детьми. Когда мы узнали об этом, стало грустно, потому что в памяти всплыли отечественные ассоциации: фильтропункты, зинданы, Чернокозово, Ханкала...

Мы думали, что и здесь увидим то, что надоело безумно: колючую проволоку и охрану, суетящихся прокуроров и карцеры для особо строптивых. Обманулись.

В полуразрушенном доме посреди воинской части, в котором нет даже дверей, живут пятеро пацанов. (Часть, кстати, - тоже безо всякого намека на ограду.) Младшему - десять. Старшему - 16. И еще один взрослый - тридцатилетний, который тоже еще вчера был страшным повстанцем из армии LRA. К моменту нашего визита предполагался обед, и на кухне в страшном дыму они варили себе какую-то кашу. Униформу уже сдали и были похожи на обычных мальчишек, только очень задумчивых.

Одонга Боско собирал и разбирал свой автомат на время (в отрядах генерала Кони норматив - две минуты). Но делал это плохо - солдаты правительственной армии, собравшиеся вокруг, откровенно смеялись. Правда, огорчений этот прискорбный для любого мальчишки факт не вызывал. Потому что затвор, цевье, магазин - это уже прошлое, окончившееся несколько часов назад. Которое еще мешает жить, но к которому абсолютно не хочется возвращаться.

Оружие он держал как что-то абсолютно привычное, но вызывающее отторжение и почтение одновременно. Командиры армии Кони, которые были старше его года на два, учили Одонга, что автомат - теперь и мать, и отец, поскольку последних он больше никогда не увидит. Мысль эта за шесть месяцев службы карателем въелась в сознание, но разъесть его не успела. " Я " калашников " не люблю " , - сказал Одонга, примкнув магазин. (Слово " калашников " он произнес без акцента. Проехав сквозь воюющие Уганду и Конго, мы перестали удивляться этому обстоятельству.)

Оружие Одонга не любит, что, однако, не помешало бы ему всего два-три дня назад использовать автомат по назначению, попадись мы ему на пути. В глаза он пытался нам не смотреть, но в перехваченном украдкой взгляде читалось обреченное подтверждение нашей догадке: " А куда бы я делся... " . И мы, повинуясь негласному правилу, тоже не стали спрашивать Одонга, приходилось ли ему лично кого-нибудь убивать. Потому что ответ известен заранее - " да " .

Обед закончился, вчерашние солдаты армии Кони, наводившие ужас на деревни и целые города, рассказывали нехотя, через длинные паузы, о том, что с ними случилось. Случалось всегда одно и то же, со всеми... Так что вполне допустимо обрывки их фраз свести в монолог ребенка пятнадцати лет - карателя по трагично обретенной профессии.

- Они пришли, как всегда, ночью. Я спал в кустах, но меня и еще пятерых сдал кто-то из соседей. Нам сначала связали руки, потом связали друг с другом длинной веревкой и приказали нести на голове тюки награбленного. Тюки были очень тяжелые, и если они падали, то нас страшно били сразу несколько человек. А потом - учили, как правильно носить поклажу: заставляли держать на вытянутых руках над головой кирпичные блоки, пока не потеряешь сознание. Один мальчик уже не мог идти - у него сильно болела нога, тогда нам дали палки и велели его убить. Он сильно плакал...

На ночь нас привязывали к дереву, а сами солдаты располагались вокруг. Ели мы только на закате. И вообще мы очень спешили, потому что за нами по пятам шли правительственные войска. Когда мы от них оторвались, нас тут же опять избили и сказали, что это значит, что нас приняли в армию.

Мы уже знали, что Кони - очень страшный и могущественный человек, что он волшебник и общается с духами (нам еще в деревне об этом говорили), а те, кто нас украл, все это подтвердили и предупредили, чтобы мы даже и не думали о побеге. Записали наши имена и сказали, что теперь Кони все про нас знает и может читать наши мысли. Если кто-то только решит убежать, Кони тут же догадается и прикажет убить. Один мальчик не поверил, и его действительно поймали, а нас, всех вместе, заставили зарубить его мачете: сначала руки, потом - ноги, а потом - и совсем.

В нашем отряде было человек 30, половина или даже больше - дети. Но у них, у многих, уже были униформа и автоматы. По вторникам и пятницам мы молились генералу Кони. А маршировать нас стали учить тут же - прямо в зарослях, по нескольку часов.

Сначала мы были просто носильщиками, потом нам стали доверять чужое оружие и боеприпасы. Я был денщиком у одного командира: таскал его вещи, стирал ему одежду. Через три месяца меня начали учить собирать и разбирать автомат, а через четыре - уже выдали свой. Но даже когда у меня еще не было оружия, я все равно участвовал в нападениях на деревни - наша задача была нести то, что мы отбирали. Правда, нас уже перестали связывать.

...Пройдет несколько дней, и всех наших новых знакомцев отправят из армейского центра. И напрасно вы подумали, что отправят в тюрьму.

В Уганде их не считают преступниками, они признаны жертвами обстоятельств и будут определены в реабилитационные лагеря. Дети - в детские, взрослые - во взрослые. В Китгуме, например, для бывших взрослых повстанцев создан отдельный лагерь. С подобной инициативой выступила обеспокоенная общественность в лице родителей похищенных детей.

Палатки, вольный режим, никакой охраны, улыбчивые молодые девушки - социальные работники... Бывших повстанцев готовят здесь к нормальной жизни, и когда те решатся-таки вернуться, помогают найти семью и уехать домой.

- Чем больше сражаешься, тем больше у тебя свобод, поэтому командирам труднее привыкнуть к прежней жизни, чем другим. Хотя нашему командиру, как и мне, - 18 лет. Но он уже давно у Кони, а я - всего три месяца. Убивали мы только по его приказу. У нас это называлось " спрятать " . Я " спрятал " троих - для этого обычно использовали автомат. А если нужно было кого " наказать " , ну то есть убить при всех, - так палками, все вместе, - рассказывает добродушный увалень, такой вежливый, даже почтительный, ни капли игры и позерства, чем славятся наши з/к, привычные к воспроизведению жалостных саг. Ему скоро домой, и для себя он решил, что должен закончить школу. Осталось пожать ему руку и пожелать удачи.

Оказалось, что бедность страны не всегда сказывается на самосознании нации, и угандийское гражданское общество взяло на себя труд возвращения бывших повстанцев к нормальной человеческой жизни, создав для того целую сеть благотворительных организаций. Роль государства в этом процессе сводится к армейским операциям, амнистии по умолчанию и минимальной поддержке со стороны местных властей. Только в маленьком городке Гулу - несколько реабилитационных лагерей.

Отсутствие желания мстить - это слабость или сила народа?

...Лагерь международной организации World Vision. Несколько бараков, палатки, столовая под открытым небом, медпункт и беседки, крытые соломой, - для индивидуальных занятий. Вот и вся территория, на которой в данный момент обитают 200 детей: те, кого похитили, и те, кто их похищал. Иногда они узнают друг друга и играют вместе в футбол, поют песни и спят на соседних циновках - бывшая дичь и охотники - жертвы одного большого безумия. Злости нет. Ведь злость - это чувство, а идеальный солдат, которого воспитывал Кони, никаких чувств не испытывает.

Задача номер один - найти ребенку семью: ведь из-за огромного потока беженцев все так смешалось... Если родителей нет в живых, ищут родственников. Если и с родственниками не сложилось, договариваются с теми, кто готов взять на воспитание чужого ребенка. ТАКОГО ребенка. Отказывают редко.

В другом центре - GUSKO - родителей приглашают пожить рядом с детьми неделю, а то и месяц, но никогда сразу не отдают. Ну не может реб енок просто так взять и вернуться к той жизни, о которой его пытались заставить забыть. Местные психологи говорят, что дети, прошедшие армию Кони, теряют веру во взрослых людей и в справедливое мироустройство. Воспринимают себя как опасную вещь - инструмент разрушения, которую можно украсть, а можно выбросить за ненадобностью. Эмоций почти нет - только депрессия пополам с безотчетной агрессией, а еще слепая вера в могущество Джозефа Кони. Те, кто был в LRA слишком долго, заражены этой верой, как тифом, - спиритическая интоксикация называется.

И потому психологи детей просят рисовать то, что было с ними раньше, до ТОГО, провоцируя память, потому что их прошлое оказалось тоже похищенным. Нужно вернуть им образ забытого " я " . " Я " без автомата и униформы.

Кстати, срок пребывания в армии Кони не имеет большого значения. Важно не сколько маленький человек прошагал с автоматом, а что с этим автоматом успел натворить. И что успели натворить с ним самим.

Лагерь World Vision действует с 1996 года. За это время домой вернули шесть тысяч. Судьбу двух тысяч социальные работники отслеживают постоянно: в ближайшие деревни выезжают сами, а в деревнях дальних есть волонтеры, которых выбирает община для работы с такими детьми.

Вообще-то именно община играет основную роль в спасении душ. Даже если родственников не осталось - каждый в общине старается их заменить. Здесь немыслимы сироты и беспризорники.

Беда только в том, что детей воруют гораздо больше, чем успевают спасать.

...В лагере смотрели мультики. Шумно готовились к этому процессу, и в итоге огромный двор почти опустел: только два-три инвалида на костылях остались скучать под деревом. Народ лез в окна, галдел и занимал лучшие места.

Дверь рядом - помещение для молодых мам и беременных девчонок. Дело в том, что пацаны из армии Кони девочек крадут тож е.

Если мальчики нужны в армии для того, чтобы убивать, то девочки - для прямо противоположного. Они, конечно, ко всему прочему готовят еду и стирают одежду, но основная их должность - полевая жена подросших командиров (тех же, кто не понравился, могут продать в суданский гарем). В анкетах, которые заполняют социальные работники, на этот счет в графе " семейное положение " есть отдельная строка: " Брак в кустах " . Конечно, законной силы он не имеет. Но имеют законную силу родившиеся там дети. Вот и нянчится теперь " женский кооператив " , состоящий из 15-летних девчонок, со своим грудным или двух-трехлетним неспокойным потомством.

Джоско украли, когда ей было девять лет, теперь - уже 20. В 12 родила ребенка, чем прогневила полевого мужа: ребенок часто плакал и нарушал конспирацию. Чтобы не ревел, малыша били, иногда несколько человек, удивляясь, что эффект от этого прямо противоположный. Так продолжалось семь лет, пока Джоско не смогла убежать. Бежала по дороге с ребенком на руках целую ночь...

Иногда бойцы LRA крадут молодых женщин - до двадцати: больше толку в хозяйстве. Так случилось с Агостелой и ее детьми - смилостивились, решили не разлучать и похитили вместе. Кроме них, в ту ночь забрали и соседкиных малышей, но они не могли далеко идти - и потому убили по дороге. А женщин и девочек в армии Кони убивать не принято - говорят, дурной знак. Поэтому их просто бьют до тех пор, пока они не согласятся на " свадьбу " . И в подтверждение сказанному Агостела показала свою спину, испещренную шрамами.

Почему Джозеф Кони воюет и с кем, вряд ли поддается внятному объяснению. Просто война стала образом жизни, и армия Кони существует для того, чтобы существовать - заниматься самовоспроизводством, обеспечивая себе насильственный " призыв " и прокорм.

Многочисленные попытки переговоров не дали никакого результата, как, впрочем, и попытки р ешить вопрос военным путем. Маленькие отряды повстанцев проскальзывают мимо засад, но даже если и попадают в них, то с лихвой компенсируют людские потери в соседней деревне.

Налеты с воздуха - бесперспективны. Услышав гул двигателей, маленькие солдаты разбегаются, как и их командиры, скрыться не могут лишь те, кто связан. Они и погибают под ракетными залпами. В реабилитационных центрах много таких детей: раненных дважды и трижды, с ампутированными конечностями, на костылях и в инвалидных креслах. Но они выглядят даже счастливее тех, кто носится рядом с ведрами или футбольным мячом, - отвоевали свое: никто и никогда их теперь не похитит.

Как остановить это безумие? Одни считают, что достаточно выследить и убить генерала Кони. Другие оппонируют им в том смысле, что останутся в живых бывшие дети, а теперь полевые командиры, которым также нечего терять. Третьи предполагают, что всех нужно разбомбить, - пусть погибнут сотни невинных, зато больше не будет террора. Военные жалуются на недостаток оружия. И все ругают правительство, у которого слишком много своих собственных интересов, которые оно, как принято в мире, считает национальными.

Политики кивают на соседний Судан, который, судя по всему, и поддерживает бесноватого генерала, снабжая оружием, поскольку очень заинтересован в нестабильной обстановке на территории южного соседа. А южный сосед - христианская Уганда - говорят, негласно поддерживает повстанцев в исламском Судане, что, в свою очередь, выгодно американцам, которые, хотя и внесли Джозефа Кони в список международных террористов, не спешат с ним расправиться. В Северной Уганде нефти ведь нет... Здесь есть только дети - неисчерпаемый ресурс войны.

Человек только и делает, что цепляется за жизнь: такое у него, вне зависимости от возраста, природой прописанное предназначение. Иногда, чтобы душа не покинула телесную оболочку, приходится вытрясать ее из других. И страх расставания с собой стано вится главным мотивом убийства.

И вот ты выжил благодаря тому, что кто-то - нет. Чувство вины заставляет убивать вновь и вновь, потому что очень нужно доказать самому себе естественность происходящего. Но если есть чувство вины, должен быть и виноватый. Каждый знает заранее, что это - он сам. Но верить в это как-то не хочется. И потому любая война - проявление коллективной виновности. Любой террорист - это тот, кто с этим чувством так и не справился.

А насилие - наркотик. Нужно постоянно повышать его дозу, чтобы не было ломки, делая это насилие все изощреннее. Это - не безумие, а средство его избежать. Даже руку нужно набить. Душу " набить " труднее.

Ребенок - террорист идеальный. В силу того, что у него чище совесть, - он еще не умеет перекладывать на плечи других вину за совершенную подлость.

Беда в том, что войну начинают маньяки, а продолжают те, кому стыдно за то, что они в ней участвовали. Продолжают, пока не погибнут сами. Или не станут фанатиками просто потому, что психика их не в состоянии выдержать угрызения совести. Совесть становится крайне опасной штуковиной: если прислушаться к ней - можно погибнуть.

- Наша задача была атаковать " мягкие цели " : проезжающие машины, школы. На деревни мы нападали почти каждую ночь - у жителей не было никакого оружия, поэтому нас сильно боялись. Мы забирали детей, жгли дома, убивали тех, кто сопротивлялся. Я не мог отказаться - тогда бы убили меня.

Если ты хорошо воюешь, проявил себя в атаках на деревни, то со временем можешь стать командиром и возглавить свой отряд. Но командиры обычно старше 20, хотя есть и те, кому 16 - 18 лет.

Я на самом деле все время ждал, когда смогу убежать, ждал какой-нибудь стычки с правительственными войсками, чтобы можно было затеряться. Я знал, что сделаю именно так, но старался об этом не думать - вдруг Кони бы узнал ... Потом у меня долго ноги были стерты почти до костей. Я очень боялся, потому что у нас было принято раненых добивать.

Самого Кони я никогда не видел, потому что он в Судане и к нему нельзя приближаться с оружием. Мы тоже должны были пойти в Судан, но не успели. А в Судане - то же самое: грабят людей, только никого не воруют. И там бывает очень голодно: ребята рассказывали, что одно время питались даже корнями.

А сейчас мне каждую ночь снится, как я все убиваю и убиваю.

Рассказывали очень спокойно, бесцветно и монотонно, будто в тысячный раз вспоминали все тот же самый надоедливый сон. Так говорят, когда внутри болеть уже нечему. Все прожито, отмучено, отстрадало беззвучно. Теперь - только одно: забыть. Им говорили, что все, ими содеянное, угодно Господу. И они верили, верили истово... А что прикажешь делать, как иначе смириться с собой?

И, кстати, было полное ощущение, что они нас жалели - пытались избежать излишних подробностей. Не потому, что было страшно самим, а просто считали их невозможными для публичного воспроизведения. Иначе бы рассказали, как всю деревню заставили сварить и съесть того, кого нужно было предать земле; как отрабатывали на людях удар, ставя их рядком на колени; как беглеца - мальчишку лет 12 - по приказу своих командиров разорвали зубами.

- Они... то есть мы... вели себя не по-человечески, - сказал Одонга, который наконец избавился от автомата, передав его солдатам, столпившимся, чтобы послушать наш разговор. Это была единственная данная им оценка. Но прибавить к ней нечего. Ведь " не по-человечески " - не метафора вовсе, а констатация фактов, имевших место быть.

Потом они поделились планами на будущее. Так выразиться будет правильнее, поскольку слово " мечта " звучит еще слишком пугающе. Кто-то хотел стать плотником. Кто-то - водителем, кто-то - жениться и растить детей. Одонга же долго собира лся с мыслями, а потом отвел нас в сторону и спросил, когда мы приедем еще.

Ему очень нужно, чтобы мы приехали, потому что родных у него не осталось, кроме сестры, потерявшейся где-то в Кампале, а он обязательно должен закончить школу и выучиться на врача. О-бя-за-тель-но.

И дело здесь не в деньгах, которые ему необходимы для этого. А в том, что он нащупал свой путь к искуплению и исцелению.

Хочется верить - дойдет. Если, конечно, как-нибудь ночью в деревню не придут мальчишки-каратели, чтобы украсть его вновь. А оружие... Оно очень даже неплохо тренирует мышечную память. Только дай к нему прикоснуться, чтобы токсичная смесь страха, вины и власти заставила вновь - контрольный в голову и клинок в живот, по самую рукоятку.

  P.S. Редакция "Новой газеты" решила, что Одонга Боска обязательно должен стать врачом. О-бя-за-тель-но. И взяла расходы по его обучению на себя. Мы обязательно вам расскажем о его дальнейшей судьбе.  



Патриоты своих хижин.

  Африка. Восточное Конго  

Зависнув над озером, названным именем бывшего диктатора Мабуто Сесе Секо, тень нашей маленькой " Сессны " пересекла границу Уганды и Конго. Еще несколько недель назад в обратном направлении тысячи лодок проделывали тот же путь с упорством рыбы, идущей на нерест. С той лишь разницей, что рыба пробирается через пороги, чтобы в конце концов умереть, а пассажиры забитых до отказа баркасов очень хотели выжить.

Сейчас тысячи конголезских беженцев заполонили соседнюю Уганду. Ту самую Уганду, где воюет армия генерала Кони, состоящая из украденных мальчишек-карателей; где тысячи детей из деревень, опасаясь своих сверстников, приходят ночевать в города... Мы только что оттуда...

А угандийские войска, напротив, совсем недавно были выведены из округа Итури Демократической Республики Конго, куда мы, собственно, и направляемся. Они пытались там защитить " национальные интересы " своей страны и - объективности ради надо признать - остановили очередную резню, начавшуюся этой весной. Какую по счету - не помнят даже старожилы. Известно только (опять же - примерно), что за последние пять лет в округе Итури погибли тысяч 70.

Мы летим в город Буния, окруженный отрядами разнообразных повстанцев и партизан. Здесь тоже воюют дети, но, как нам сказали, по собственному желанию - никто их к тому не принуждал.

В монастырских кельях, в которых теперь спят журналисты, - остатки прошлой жизни: нехитрые пожитки, на окнах - фотографии: пожилая монашка в кругу семьи, улыбающиеся внуки, какой-то пейзаж - очевидно, близкий и доро гой... За окнами - улица, та самая, на которой всего месяц назад вповалку были накиданы трупы с отрезанными головами и ходили очередные партизаны, чью принадлежность установить теперь трудновато, - с ожерельем из отрезанных половых органов. (Осталась здесь кое-где такая традиция. Есть и еще одна: надо съесть печень врага, чтобы прибавилось сил для войны.)

По прикидочным данным, в майской резне погибли человек 500 - только в городе Буния. По деревням посчитать возможности нет, поскольку никакая власть и никакие миротворцы туда добраться пока не смогли. Зато добрались: СПИД, малярия с дизентерией - и исчезли: еда, вода, мыло, соль и лекарства.

Темнеет рано - лишь в центре города ярким электрическим пятном, как инопланетный корабль, горит здание миссии ООН. Страх еще не ушел, он бродит вокруг города, не позволяя большинству его жителей вернуться обратно. И те дороги, которые представляются весьма мирными днем, могут привести ко встрече, неприятной во всех отношениях, - город плотным кольцом окружен теми, кто хочет им завладеть. Поэтому ночью почти никто не бродит по улицам Бунии, несмотря на патрули миротворцев, а днем - даже в пригородах стараются не появляться, не говоря уж о деревнях.

Война все еще тлеет, огрызаясь отдельными перестрелками, неожиданными нападениями никому не подконтрольных боевиков, жуткими убийствами, весть о которых разносится утром по всему округу Итури... Как в то самое утро, когда мы прилетели: в отдаленной деревне - три трупа. Закончилось существование еще одной семьи. Маленький аэропорт превращен в форпост миротворцев, костяк которых - французы (их скоро сменят войска Бангладеш), они наделены очень жестким мандатом ООН и направлены сюда Европейским союзом. Есть еще уругвайский ограниченный контингент и несколько десятков наблюдателей из трех десятков стран - даже из Непала. Служит здесь и российский майор, похищенный пару недель назад, но возвращенный через сутки, так как начался процесс мирных перего воров.

Сквозь колючую проволоку на разворачивающуюся мощь миротворческой военной машины не отрываясь смотрят беженцы - такой ежедневный сериал. Их лагерь рядом - до горизонта уходящее поле из разноцветных палаток. Мимо по пыльной дороге, состоящей сплошь из колдобин, потоком - военные машины и беженцы с тюками, канистрами, дровами на головах.

Из-за чего и когда все началось, никто уже толком не помнит. Самая большая и богатая страна Центральной Африки - Конго - в итоге оказалась и самой нищей. Череда революций, переворотов, войн и племенных междоусобиц, после которых каждая новая власть считала своей первой и главной задачей стать богаче, чем прошлая. Диктаторов свергали и убивали, их сторонники и соплеменники уходили в леса, образуя партизанские отряды по национальному признаку, соседние страны помогали оружием и стравливали народы. Слово за слово, убийство за убийство, племя ленду против племени хема, потом - племя хема против ленду... В итоге в этих местах поселилась вражда, которая к политике уже имела мало отношения. Вражда эта сама по себе стала категорией абсолютной и неизменной; и все забыли, за что они убивают соседей, только помнили, как это делать, и учили тому своих сыновей.

Вот вам в двух словах тот бардак, который творится сейчас на конголезской политической сцене. На ее подмостках, пропитанных кровью сотни тысяч человек, в данный момент играют: местная власть со своей милицией, поддерживаемая из столицы; пять известных вооруженных формирований, у которых свои покровители; добрая дюжина никому не известных банд и миротворцы. И все эти толпы вооруженных людей (кроме войск ООН, разумеется) состоят наполовину из тех, кому еще не стукнуло 18. (Общая численность партизанских отрядов - тысяч 20.)

Мальчишка был очень смешной. В разноцветной вязаной шапочке с помпоном. Он вышел навстречу нашему джипу и стал неприлично показывать на нас пальцем. Подходили друзья - такие же, как и он (лет 14 ), с автоматами, затворы которых сломаны, а чтобы все же можно было их передернуть, в щели вставлены патроны.

Но этот, с помпоном, был круче всех, поскольку, помимо шапки и " калаша " , на нем была " разгрузка " - такой военный жилет, под завязку забитый магазинами. Он был старшим на этом блокпосту, охраняющем въезд в деревню. Он был горд своей ролью, поднимал вверх правый кулак, как Фидель, делал из пальцев " виктори " , и вообще - был уверен, что, пока он стоит на посту, ни одна сволочь не зайдет в его родную деревню. Уж он-то знает, что нужно делать с каждой сволочью, которая может попасться ему на пути.

" Помпон " представился полным именем, подчеркивая значимость своего положения, - Оси Канга Нганга. Проверил правильность написания, похихикал над произношением и был не против поместить свою физиономию в объектив фотокамеры. Ему очень хотелось доллар. Остальные увешанные оружием подростки просили сигарет.

Идиллию прервал мрачный молодой человек лет 17, вылезший из хижины с весьма недовольным и непроспавшимся видом. Командир. Он сообщил нам, что шляться с фотоаппаратом здесь нечего и лучше вообще - уехать, потому как блокпост - режимный объект и все такое. На уговоры не поддавался, но, впрочем, был вежлив.

Сопровождающие - патруль наблюдателей ООН: нигерийский и боливийский офицеры - занервничали и стали дергать нас за рукав. Им в отличие от сумасшедших русских журналистов было известно, чем чреваты подобные встречи. Потери миротворцев - четыре человека. У одного не выдержало сердце, второй подорвался на мине, еще двоих разодрали на части такие же улыбчивые парни на блокпосту.

Обратно поехали через другие деревни. Дети махали нам руками и что-то кричали вслед, по дороге попадались подростки с автоматами. Один еле шел: " калашников " волочился по земле, на лбу - испарина. Остановились, вылезли из машины, окликнули. Но он как б удто и не заметил. Его друзья, шедшие рядом, какое-то время рассматривали нас, молча и исподлобья, а потом пояснили: " Малярия, а лекарств нет. Лучше езжайте отсюда " . По интонации было не ясно: они беспокоились о нашем здоровье или просто жалели патроны.

Лекарств действительно нет. И в подтверждение сказанного - огромная толпа у хижины: похороны младенца, умершего от какой-то заразы.

- Не обольщайтесь внешним спокойствием, - сказал офицер-нигериец, - здесь в каждой хижине - арсенал...

Когда-то густозаселенные, а теперь полупустые пригороды Бунии. Какой-то дед объяснил нам, что возвращаться опасно: каждую ночь приходят партизаны - черт их разберет, кто такие, - все они грабят. Могут убить.

Миссия ООН, на стене - плакат: маленький негритенок в военной форме бросает свой автомат. Рядом с плакатом - Кристин. Она - ответственный представитель международного сообщества по разоружению детей. В ее обязанности входит, в частности, отлавливать на переговорах полевых командиров и убеждать их демобилизовать детскую часть своей армии.

Полевые командиры делать это не спешат. Во-первых, врут, что детей у них в армии не было никогда, во-вторых, все же, припертые к стенке, сообщают, что дети - сироты, прибились сами и если бы не прибились, то непременно погибли. Доля правды в их словах есть. Но сколько погибло детей от мачете и пули во время боевых действий, они не считали. Зачем? Ведь очень удобно руководить армией, которая состоит из детей, мечтающих стать героями и убежденных в том, что они защищают свою родину, пусть даже та и скукожилась до размеров деревни.

Самым младшим, которого Кристин видела лично, был шестилетний охранник кого-то из полевых командиров, он гордо ехал в эскорте, пытаясь не вывалиться из джипа вместе со своим " калашом " .

Местные армии здесь скорее родоплеменные, чем регулярные. Дет и-солдаты либо приходят воевать сами, вслед за старшими братьями, либо их рекрутируют вожди, обращаясь с призывом к общине: " От каждой семьи - по корове и ребенку " . Они - настоящие патриоты - от призыва никто не косит. Патриотизм, сведенный на уровень ненависти, - такая страшная штука, что заставляет отправлять на убой собственных сыновей.

Дети прекрасно знают, что им положено делать: защищать свои деревни и деревни своих соплеменников, а также мстить тем, кто когда-то отомстил им, и нападать на деревни чужие. В чужих деревнях тоже живут дети, которые тоже очень хорошо знают, что они должны делать. И все уверены в своей правоте, в праве быть живым, быть сытым и в праве на месть.

Ко всему прочему, длинная эта война подняла с мест и разметала по свету тысячи семей. Дети в суете боев потерялись и, бродя по лесам и саванне, находили приют в вооруженных отрядах своих соплеменников. Их кормят - они воюют. Вот и вся недолга. Военных профессий у детей в Конго немного. Они в основном охранники. На дорогах - детские блокпосты и детские патрули, в свите полевых командиров - дети-телохранители. Когда нападают на родную деревню, мальчишки оказываются на передовой. А в атаку на недругов их кидают редко. Пускают вторым эшелоном, и они выполняют роль " отдела снабжения " . Надо ли говорить, что во время гражданской войны завхоз - это грабитель. Конечно же те, кого грабят, иногда имеют склонность к сопротивлению. Это - тоже " проблема " " отдела снабжения " , которая решается быстро и окончательно.

Исключения конечно же есть: существуют дети-разведчики, бывают и полноправные бойцы, особенно в проправительственной милиции. И все они вовсе не стремятся вернуться к мирной жизни хотя бы просто потому, что слабо представляют ее сущность. И школа для многих из них - понятие абстрактное. Зато они с рождения уверены в том, что племя X и племя Y - люди, в сущности, мерзкие и недостойны жить с ними рядом. Так считает об щина, так считают родители.

Реабилитационные программы здесь не действуют. Правда, однажды удалось собрать несколько десятков детей-солдат, но спустя несколько дней все они разбежались - обратно в отряды.

Несколько насупленных, европейски одетых мужиков сидели вместе со свитой за столом переговоров. Это полевые командиры, они же - вожди. Во главе собрания - французский генерал и представитель ООН в округе Итури - российский дипломат. Мы с ходу стали инструментом внешней политики: нас представили в том смысле, что все разумное человечество жаждет окончания войны, и даже российские журналисты впервые посетили эти места, чтобы рассказать читателям о начавшемся мирном процессе. Мужики загудели и стали одобрительно нас рассматривать.

И пока каждый из присутствующих на этой исторической встрече, где впервые собрались почти все воюющие стороны, говорил заключительное слово, мы пристально разглядывали партизанских руководителей. У нас была проблема.

Ооновцы категорически отказались ехать куда-нибудь далее 10 километров от города Буния, и потому мы решили напасть с этой просьбой на кого-нибудь из полевых командиров. Правда, ошибиться с выбором как-то не очень хотелось - мало ли, человек с виду приличный, а через двадцать минут после отъезда сообщит, что мы стали заложниками.

После блицконсультаций с местными тетками, которые обслуживали переговоры, мы остановили свой выбор на высоком, в безупречном костюме молодом человеке лет двадцати двух. Он вел себя сдержанно, не лез вперед во время фотосъемки, а когда заиграл государственный гимн, губы сомкнулись в улыбке. Договорились, что начальник его охраны повезет нас завтра в лагерь.

Если бы мы знали, что этот молодой человек по имени Ив не просто начальник, а царь, мы бы, конечно, не стали беспокоить его в 8 утра идиотскими вопросами по поводу транспорта. В итоге прибыли в резиденцию - приличный дом в центре Бунии, - где их величество встретил нас, только-только из ванны.

Ив стал царем в 14 лет, когда умер его отец, и с того времени беспрестанно борется за власть со зловредными родственниками. В этом его поддерживают родные бабки-бельгийки и семья жены - естественно, тоже не из последних в этих краях. У него офис в Брюсселе, своя партия, подведомственная часть народа хема и 1440 кв. км земли со всеми полагающимися полезными ископаемыми: золотом, редкоземельными металлами и т.д.

Естественно, из его слов следовало, что федеральный центр и противоборствующее племя ленду пытаются его народ обокрасть и физически уничтожить - 75 тысяч беженцев обитают только в Уганде. И когда началась резня, он тоже решил вступить в войну, чтобы защитить свой народ, а заодно - и свои интересы. (Правда, о последнем обстоятельстве он по скромности умолчал.) Но война надоела, пора говорить о мире, проводить выборы, в которых Ив намерен участвовать. И еще одно: без миротворцев здесь никуда, и нужно расширять их присутствие, поскольку официальная власть, по его словам, сделала ставку на племя ленду и призывает расправляться с хема.

На обычном такси под удивленными взглядами французских патрулей мы поехали в дальний военный лагерь в сопровождении начальника охраны и с водителем, который знал наизусть всех наших президентов, начиная с Горбачева.

Путь лежал через вчерашнюю деревню, но детских блокпостов вновь увидеть нам не пришлось. Умный лидер народа хема, сделавший ставку на международные силы, боролся за имидж, и потому подростков расшугали по хижинам. И только в отдаленно стоявших хибарах можно было заметить мальчишек, чистивших свои автоматы.

На горе - разрушенная метеостанция. С нее открывается вид на полевой лагерь - штук десять бунгало с соломенной крышей, куда нас с извинениями, но все-таки не допустили. Чуть дальше - опустевшие деревни, поросшие какой-то дрянью поля, на которых ра ньше росла кукуруза. И совсем вдалеке - " зеленые холмы Африки " : именно оттуда и исходит основная опасность. Там живет враждебное племя ленду, которое почему-то очень хочет жить и здесь тоже. Набеги случаются регулярно, что нам и подтвердили бойцы боевого охранения.

Их позиция - кусты и лавочка метрах в ста от деревенской школы. Кто-то одет в военную форму и тапочки, кто-то - в военные сапоги и рваные рубахи. А из-за спин взрослых товарищей выглядывал мрачный мальчик с двумя автоматами и магазинами, перевязанными по-афгански - изолентой, чтобы удобнее было менять при стрельбе. Сфотографировать его нам не дали. Мало того, ему что-то шепнули, и через пару минут он вернулся - уже без оружия.

Судьба Жозе - обычная, в армии таких много. В отличие от нашего друга " Помпона " Жозе не защищает свою деревню - она в 70 километрах отсюда, а просто воюет вместе с теми, кто его приютил. Год назад на его деревню кто-то напал (кто именно, он не помнит, но почему-то уверен, что это были ленду). Убили почти всех, те, кто смог, - убежали, а он потерялся. Шел долго, пока не оказался в этой деревне. Ооновцы пытались его отправить в реабилитационный центр - без толку, сбежал. Теперь опять воюет. Это стало образом жизни, как и для всех его соплеменников, бывших когда-то, очень давно, земледельцами.

Жизнь местного сообщества теперь - атаки и оборона. И если в Уганде община - единственное место, где можно вылечить ребенка от заразы войны, то общинная жизнь в Конго сама по себе заражена местью и ненавистью. Директор школы, подошедший к нам, рассказывал о том, что в их деревне полно перемещенных лиц. А потом добавил с гордостью: " Мы воевали всей деревней " . Фельдшер, на которого мы нечаянно наткнулись, жаловался по поводу нехватки лекарств. И тоже добавил с гордостью: " Мы все воевали " . А малыши с бамбуковыми автоматами нам радостно позировали под ободряющий смех окружающих...

...Странн о получается: угандийских несовершеннолетних карателей, творивших страшные зверства и ставших универсальными солдатами, которые не вдаются в эмоции, в цель и суть того, почему они убивают, - вернуть к человеческой жизни достаточно просто. Хотя бы потому, что у них осталось чувство вины, а у народа, к которому они принадлежат, отсутствует чувство мести. Неправедная и страшная война не стала для них естественным образом жизни. Ведь смириться с обстоятельствами - не значит их принять.

А дети Восточного Конго воюют за правое, с точки зрения своего народа, дело: защищают свои дома и мстят врагам. Их называют героями и можно даже назвать патриотами, готовыми играючи отдать свою жизнь - во имя и на благо... Но жить в мире они не стремятся. В их сердцах нет места чувству вины, а есть - страху и ненависти. Конечно, они - не универсальные солдаты. Но они - солдаты вечные.

Когда же наступает тот самый момент, превращающий защитника родины просто в убийцу, который таким нехитрым, в сущности, ремеслом добывает себе пропитание? В какую секунду рождается мысль, что защитник деревни своей - герой и достоин подражания, а защитник чужой - враг, достойный удара мачете? Может быть, когда-то и найдут ответы на эти вопросы. Пока же очевидно одно: понятийная эта граница - пропасть. И даже не между народами, а - между войной и миром. А нация, превратившаяся в патриотов собственных хижин, обречена на участие в бойне. Ведь ничто так не корежит душу, как чувство абсолютной собственной правоты, хотя бы потому, что оно подразумевает абсолютную неправоту всех остальных.

Наверное, справедливо применять в этом случае средство под названием " принуждение к миру " . Как операция ООН и ЕС в Восточном Конго.

Правда, принуждение к миру - это тоже война.

  P.S. Выражаем благодарность Московскому представительству Международного Красного Креста, миссии ООН в Восточном Конго, организации "Врачи без границ" и лично Вигору Вентхольту, Министерству иностранных дел РФ за помощь в подготовке материала.  

     

  Восточное Конго, Буния.  



О любви

  Виктория Ивлева Новая газета", 2 августа 2004 г.  

Настоящую агонию я видела один раз в жизни, в Руанде, 10 лет назад. Прямо передо мной умирала черная женщина. У ног ее маленький мальчик беспечно грыз тростниковую палочку. Из его носа весело струились две сопливые змейки.

Платье на женщине задралось, и последним предсмертным движением она все пыталась его одернуть.

Откуда ни возьмись, подъехали два ужасно клевых американских солдата на грохочущих блестящих супермотоциклах. Они были свежие, веселые и такие даже немножко целлулоидные. На просьбу помочь я получила четкий, исключительно гуманитарный ответ.

- Э нет, мэм, - сказали американцы. - Мы - миротворцы. И не можем с каждым возиться. Мы ведь здесь для оказания помощи в общем.

Так и сказали, пупсы: " в общем " - in general!

Ужасно захотелось взять у мальчика недогрызенную палочку и дать им по пустым белобрысым головам...

Они укатили.

Тетка все-таки попала в лазарет благодаря проезжавшему мимо американскому полковнику, тоже миротворцу, но менее in general.

Именно после этого случая для меня лично был окончательно решен вопрос с глобальной любовью ко всему человечеству. Именно с тех пор в ситуациях коллективной помощи мне всегда хотелось найти какую-то мелочь, деталь, которая помогла бы выделить из тысяч - одного, но своего. Это мог быть случайный перекрест глаз, или застенчивая улыбка, или внез апно завязавшийся разговор, который уже невозможно оборвать просто так... Все эти люди селились в моей памяти, а кто-то и в жизни.

Последний внезапно завязавшийся разговор, который невозможно было оборвать просто так, начался еще в прошлом году в Уганде.

" ...Я был дома после школы, играл. Вдруг вошли ужасные люди - в рваных одеждах, со спутанными волосами. Они крикнули маме, чтобы она молчала и не двигалась, а мне на поясе завязали веревку с цепью. Потом они собрали все, что было в доме, и велели мне нести на голове узел с поклажей. На улице меня связали с другими детьми, тех, кто пытался развязаться, убивали на месте... "

" ...Наш дом окружили, родителей не тронули, а меня и еще нескольких детей положили на пол, сверху постелили палатку, на нее поставили какой-то груз, мы едва могли дышать. Так мы провели ночь. Утром нас связали и погнали неизвестно куда. Из нашей семьи взяли только меня, моим младшим братьям было 4 и 5 лет - они еще не были нужны... "

Таких историй, до одури похожих, даже однообразных по своей сути, вам расскажут великое множество в любой деревушке, в любом лагере для внутренне перемещенных лиц, в любом детском психологическом реабилитационном центре на севере Уганды.

Началось это довольно давно, когда некто Джозеф Кони объявил о создании Армии Сопротивления Господа (Lord,s Resistance Army- LRA). Себя он назначил главнокомандующим и, по совместительству, мессией.

Если в начале своей повстанческой деятельности Кони и выдвигал некие туманные требования о смене правительства и замене действующего президента на, естественно, себя самого, то постепенно политические требования размылись и все стало сводиться к банальным грабежам и убийствам.

Поскольку Кони, как и любой другой мессия, считает, что укреплять дух надо с детства, то этим Святое Войско и занимается: они попросту кра дут детей школьного возраста, запугивают их всеми мыслимыми и, в основном, немыслимыми способами, превращая или в трясущихся от страха рабов, или в злобных зверят; через некоторое время " учебки " выдают " калаши " - самое известное здесь оружие - и вперед! Иногда - грабить свою собственную деревню, иногда - тоже популярный у LRA способ использования детей - для измерения глубины брода. Прошлым летом в верховьях Нила выловили около 40 детских трупов - брод оказался слишком глубоким для подростков.

Всех девочек используют как полевых жен, почти независимо от возраста. Если, не дай бог, одна девочка понравилась сразу двоим - вопрос решается просто: ее расстреливают...

Вот маленький кусочек из воспоминаний 14-летнего Стивена: " Когда меня украли, мы всю ночь шли пешком. И в эту же ночь нас заставили убить насмерть палками одного мальчика. Я его чуть-чуть знал, и мне не хотелось бить, но мне сказали: если я не буду работать как следует, то его поднимут, а меня положат на его место - и он будет бить меня... Еще они говорили, что если я попробую убежать, то страшный дух будет всюду следовать за мной. Я в это верил и очень боялся... "

Нельзя сказать, чтобы ситуация никак не волновала мировое сообщество. Были международные доклады на самых разных уровнях, обсуждения, резолюции - а нужен отряд морских пехотинцев на пару месяцев, но на это не хватает политической воли, да, наверное, существуют и какие-то более тонкие политические хитросплетения и интриги...

В Уганде есть своя действующая регулярная армия, присутствие которой - хотя бы чисто внешнее - чувствуется на всех северных дорогах. Патрулирование этих дорог - основной способ борьбы, хотя повстанца, особенно ребенка, если он без оружия, от местного жителя отличить невозможно. Солдатские посты через каждые 4-5 км. Вместо шлагбаума - ствол засохшего дерева. Около военных лежит горка тяпок на длинных деревянных ручках. Солдаты ос танавливают все машины подряд, взрослые мужики выходят, разбирают тяпки и минут 5-10-15, в зависимости от настроения армейских, рубят высокую тугую и очень жесткую траву вдоль дороги, расчищая обочины и не давая возможности бандитам выходить на дорогу или устраивать засаду. Потом всех отпускают, солдаты вместе со своей корягой и тяпками перемещаются на несколько метров и ждут следующую машину. Сами они также рубят траву, но уже подальше от дороги, там, где поопаснее. Новая трава вырастает месяца за три. И все начинается сначала... Я не буду это комментировать, ладно?

Бывают и более активные антикониевские действия - открытые стычки, захваты бандитов и атаки с воздуха. Этих атак дети боятся панически, чуть ли не больше, чем самого Кони. Они бегут врассыпную, и многие гибнут от пулеметных очередей правительственных войск. Но атака в то же время - главная возможность бегства от LRA. Бегут дети и ночью, от полного отчаяния; одного мальчика просто оставили в лесу умирать, пожалев на него пули, а он смог выползти на дорогу и был спасен.

Абсолютно всех этих детей сразу же направляют в один из психологических реабилитационных центров, где они проводят не менее месяца. Случается, что некоторые попадают к бандитам вторично - таких, как правило, ждет мучительная смерть. Этот круговорот детей в Уганде идет уже 18 лет...

Ровно год назад в реабилитационном центре благотворительной организации World Vision в городишке Гулу мы познакомились с мальчиком. Мальчик как мальчик, только очень молчаливый, все время смотрящий куда-то вдаль. Он провел семь месяцев в Армии Сопротивления Господа, и это был его первый день на свободе. Мальчик был худ, бос, очень давно не наедался досыта, впрочем, как и все остальные дети. Мы долго разговаривали, а потом он спросил, приедем ли мы еще.

- Зачем тебе, чтобы мы приезжали еще?

- Я подумал, - сказал он, поколебавшись, - что, может быть, вы бы согласились заплати ть за мою школу, я хочу стать врачом, когда вырасту.

Стать врачом - после месяцев сплошных унижений, кровавых жестокостей, голода; не сейчас - кусок лепешки, а стать врачом - потом... Мальчик пытался использовать шанс на иное будущее. Имели ли мы право отказаться?.. И мы не просто не отказались, а согласились публично, написав об этом в " Новой газете " (№ 59 за 2003 г.)

А дальше начались мелкие бюрократические игры; через несколько месяцев выяснилось, что никто не знает, куда мальчик делся, и нужно было расписаться в собственном бессилии и проигрыше под влиянием обстоятельств. Звали мальчика Одонга Боско, и было ему 15 лет.

Но... Так или иначе, я все время думала о нем. Совесть моя была явно нечиста. Самый большой страх был за его жизнь. Не шла из головы история, рассказанная мне девочкой Дженнифер с бесстрастным голосом и невеселым взглядом: " Я очень хотела убежать, но боялась даже намеком высказать свои мысли хоть кому-нибудь. Вот что они сделали с другой девочкой, которая была не такая осторожная, как я. Они поймали сбежавшего мальчика, отрубили ему голову и заставили ее нести голову в руках. И она была вся в его крови, и ей даже не разрешали вытереться, а заставляли нести голову перед собой на вытянутых руках и не закрывать глаза и смотреть. И нас всех заставляли смотреть " .

Бедная маленькая негритянская Саломея, сколько вас таких еще бредет, спотыкаясь, по красноватым дорогам ...

Была, кроме страха за жизнь мальчика, и вторая, не менее весомая причина - честное слово. Ведь белому человеку здесь верят абсолютно. То есть это было не просто ленькапантелеевское " честное слово " , на котором мы выросли, это было больше - честное слово белого человека черному мальчику.

В течение года я совершала какие-то вялые и беспорядочные действия, пытаясь найти мальчика через благотворительные организации. Попытки мои никак ого результата не давали. Надо было ехать искать самой, но не было денег и не хватало какого-то внутреннего толчка.

И тут случилось одно событие в моей личной жизни: я влюбилась - и море мне стало по колено.

С этого момента все стало получаться, идея поездки начала обрастать деньгами. Самую существенную помощь оказал Международный комитет Красного Креста, давно занимающийся проблемами детей-солдат и финансировавший нашу прошлогоднюю поездку, потом - Child Soldiers Coalition и квакеры, в глаза меня никогда не видевшие, но полюбившие русскую пассионарность и знающие цену честному слову.

Рациональная часть меня сопротивлялась: в Уганде 24,5 млн жителей и, наверное, 15 млн из них - дети. Весь бред затеи был налицо. Но так хотелось хоть чуть-чуть успокоить совесть и в худшем случае сказать: " Ну, я хотя бы попробовала " .

В World Vision в Гулу по фотографии его никто не помнил - и немудрено: тысячи детей с покалеченной психикой проходят через центр за год. Мне принесли несколько пухлых папок с детскими анкетами. Кроме имени и фамилии в папках было самое главное - сведения о том, куда ребенок направляется. К каждой анкете была присобачена отксеренная фотка, на которой разобрать что-либо было невозможно. Я листала страницы одну за другой, перекладывала папку за папкой, мелькали детские имена и судьбы - Флоренс Алойо, Деннис Очара, Дэвид Комакеш... Мальчика не было.

- Вот этот, что ли? - спросил один из сотрудников. С ксерокса смотрело что-то черно-белое и невыразительное, похожее на любое из предыдуших пролистанных лиц.

Анкетные данные в чем-то совпадали, правда, мальчик вроде говорил, что у него не было родителей, а тут значился как отец или опекун некто Алука Винцент.

- А может, вот этот, - предложил второй сотрудник и дал мне листочек с таким же черно-белым невыразительным пятном вместо лица, и этого пер сонажа тоже звали Одонга Боско. Родителей у него не было, но, правда, он был чуть постарше.

- Спросите еще в Save the Children, - посоветовали мне. - Они хранят всю документацию о детях, отбитых у Кони. Лучше всего спрашивать у Грэйс.

У Грэйс Ламуну - она была такая классная и в доску своя, что я стала называть ее Ламунчиком, - спрашивать было действительно лучше всего. Молодая, энергичная, не бросающая слов на ветер, Ламунчик ведет очень важную работу - она разъясняет солдатам права детей:

- Солдаты должны знать, что дети не убивали никого добровольно, их заставляли стрелять, и все дети здесь - жертвы. Мы работаем с армией уже шестой год и добились того, что детей перестали бить, издеваться над ними и содержать под стражей. Мы хотим, чтобы люди не боялись военных, а видели в них защитников. Понимаешь, военные считают, что они твердые, будто сделанные из железа, а мы им говорим, что они такие же, как и все остальные люди. И дети такие же.

Ах, Ламунчик, Ламунчик, ну почему ты ведешь эту программу в своей Африке?

По сведениям Грэйс, мальчиков по имени Одонга Боско было действительно двое, первый вроде бы подходил чуть больше, чем второй, и я решила начать с него. Мальчик этот находился в двадцатидвухтысячном лагере для перемещенных лиц в местечке Лира Палуо, добираться до которого было не так далеко - километров 100, но достаточно опасно и особо не на чем.

Для начала Дэвид Окиди, продюсер местного радио, предложил дать бесплатное объявление. Вот его полный текст:

" Информируем Алуку Винцента из Лира Палуо, что его воспитанника Одонгу Боско срочно ждут на радио Мега FM в Гулу для передачи ему важного сообщения. Все дорожные расходы будут оплачены " .

Повторили объявление три раза в основных выпусках, которые здесь слушают все, а особенно люди в лагерях. Но даже если мальчик слышал и если это тот мальчик, то как он доберется и доберется ли...

- Ты должна ехать сама, - твердо говорит Ламунчик. - Мальчик должен учиться в школе. Пошли искать машину.

И тут нам фантастически, просто невероятно везет. Выясняется, что прямо сейчас в Падер, что в двадцати минутах езды от Лира Палуо, идет не просто машина, а грузовик с вооруженной охраной - возвращают в семьи детей, прошедших реабилитацию. Такие поездки бывают не чаще раза в месяц.

Наш грузовик раньше, видимо, использовался для перевозки скота - это был большой загон с высокими бортами, поставленный на колеса. В него набилось человек пятьдесят детей, каждый в подарок получил матрас, муку, бобы и самое главное - весь грузовик по периметру был, как бубенчиками, увешан веселыми желтыми канистрами для воды.

И вот мы пылим по дороге из красной грязи, солдаты почтительно убирают деревянные шлагбаумы, мы заезжаем в близлежащие деревни, детей и желтых канистр становится все меньше, а грязно-красной пыли на мне - все больше, хочется только одного - вымыться. Увы - нас останавливает местный гаишник при полном параде: со стрелками на брюках и немыслимыми аксельбантами, в надраенных ботинках, а в блестящем козырьке его фуражки я, привстав на цыпочки, вижу свое собственное жуткое грязно-красное лицо с грязно-медными волосами.

- Где ваша правая фара, а? - заорал он, сделав зверскую рожу. Фары не было. Вместо нее зияла дыра, идущая до самых задних колес. - Когда вы поедете вечером (а время было два часа дня, оставалось нам ехать часа три, и он это знал), вас примут за что? - он прищурил один глаз и сделал еще более зверскую рожу: - За ве-ло-си-пед! И вы - что? - столкнетесь!

Ясно было - надо платить.

- Стой тихо и почтительно слушай, - пробормотал водитель. Мы постояли в смиренной позе еще какое-то время. Внезапно полицейский обмяк, улыбнулся и очень дружелюбным голосом сказал:

- Ну, давайте, ага, поезжайте. Счастливого пути! - и пошел от нас вразвалочку, сняв фуражку и отирая белоснежным платком заливавший лицо пот. Его день был прожит не зря!

А мы попилили дальше. И вот - Падер! Сюда занести могут только любовь к ближнему, честные слова и жажда великих деяний. Это стоящее место для российских интеллигентов, прошедших горнила студенческих картофельных полей и стройотрядов. Вода - холодная, из фляги, нормально. Комнатка в гостинице - размером с келью для муравья. Но зато - чистейшее белье без чернильного штемпеля какого-нибудь " санатория имени Патриса Лумумбы " или райцентра " Красный Банан " ; кровать, между прочим, нормальная деревянная, без панцирной сетки, так что номер " ночной батут " не получится. Одно мешало спокойному сну - был местный праздник, посвященный концу финансового года, и до пяти часов прямо под моей дверью звуки тамтамов сменялись не менее пленительными звуками техно и диско. Утром я сама себе готовлю яичницу из яиц, вымытых в луже, поскольку вода кончилась, а очередь у колонки - на несколько часов. Все удовольствия вместе с ночлегом стоили чуть больше двух долларов.

Выясняется, что все слышали объявление, и в Лира Палуо тоже, но вот когда будет мальчик, и где он сейчас, и как доберется до Падера - неизвестно. На отрезке Падер - Лира Палуо бандиты ведут себя достаточно активно, и шансы попасться в их лапы достаточно велики. Для мальчика это будет значить одно: в лучшем случае его привяжут к дереву голым и оставят умирать, в худшем - еще одна маленькая Саломея будет брести, не разбирая дороги, неся перед собой кудрявую голову.

И я мчусь к местным полицейским. За скромную, почти официальную взятку - залить 20 л бензина в машину - они соглашаются отвезти туда и обратно.

Пришли шестеро солдат, одетых в комбезы и зеленые резиновые сапоги по колено. На одном из них, кроме того, был напялен такой же зеленый прорезиненный, я бы сказала, редингот, а на голове - нечто среднее между резиновой грелкой и тропическим шлемом.

- Тебе не жарко? - спросила я участливо.

- В самый раз. Главное - пыль внутрь не попадает.

Солдаты сели на поставленные в пикап скамейки, передернули " калаши " , и мы отправились. Меня трясло. До мальчика оставалось 12 километров. Полицейский Пол, настолько большой, что мне он напоминал лоснящегося дрессированного черного слона, белых женщин еще не возил, поэтому - видимо, от волнения - он все время путал рычаг переключения скоростей с моей коленкой...

Все лагеря в любой точке света - будь то для беженцев, будь то для внутренне перемещенных лиц - похожи до мутящего однообразия прежде всего отсутствием хоть чего-нибудь, что радовало бы глаз: цветов, кошек, собак; похожи они скученностью домиков, хаток, хибарок и отсутствующим выражением глаз у большинства обитателей. Занятий здесь нет никаких, уходить из лагеря далеко и надолго опасно, кормят три раза в день однообразной едой. Вы не думайте, что я критикую, - я просто описываю, прекрасно понимая, что специальная программа ООН World Food Program делает все возможное, чтобы хоть как-то прокормить несчастных. А на севере Уганды сейчас, например, 1,6 миллиона внутренне перемещенных лиц, живущих в лагерях.

Лагерь Лира Палуо ничем не отличался от других. Разве что часть людей жила в хатках, а часть - в кирпичных бараках, поделенных на отсеки. Семья мальчика жила в одном из таких отсеков.

Последние пятьдесят шагов я сделала как в полусне, на полусогнутых ватных ногах. Я уже точно знала, что мальчик, которого я сейчас увижу, будет совсем не тот, что я ошиблась, что нужно было сразу выбирать того, второго, мальчика с такими же именем и фамилией; что все нужно будет начинать сначала и опять колесить по красным дорогам до бесконечности... В носу защипало, я почувствовала себя маленькой и несчастной. Гуманитарного подвига во имя любви не получалось. До полного поражения было пять шагов...

...Рваная занавесочка в дверном проеме откинулась, и там в застиранной красной футболке стоял наш, нет - МОЙ мальчик, божественно славный, единственный и неповторимый, каких в Африке миллионы.

- Здравствуй, - прошептала я и заплакала. - Ты меня узнаешь?

- Я вас ждал, - ответил он просто.

Дальше все было неинтересно: мы сфотографировались на память с родственниками (Алука Винцент и впрямь оказался обалдевшим от происходящего папой, а мама их давно бросила), мальчик взял свой маленький узелок, положил в карман штанов походную библию, напялил привезенную из Москвы новогазетную футболку, мы сели в полицейскую машину, Пол по-прежнему путал мое колено с переключателем скоростей, но уже не так активно, и все время приговаривал:

- Значит, вот как, ага, значит, это твой мальчик, ага, значит, ты его нашла, ага.

Они довезли нас до перекрестка на Гулу, в последний раз Пол сказал " ага " , и дальше мы поехали на обычном грузовике уже безо всякой охраны. Мальчик по дороге уморился и заснул. Спавший, он был еще красивее, и щеки его раскраснелись. Не спрашивайте, как черные щеки могут раскраснеться, но они раскраснелись.

По дороге грузовик несколько раз останавливали солдатские патрули и предлагали мальчику, водителю и мужикам, сидевшим в кузове, выйти, взять в руки тяпки и идти рубить траву.

- Чука чини - идите вниз, - говорили они на суахили.

А я в ответ кричала:

- Ондьока ньюма - идите обратно! - и жалобно просила солдат отпустить нас с миром.

Мы остановились в маленькой гостинице в Гулу. Мальчик первый раз в жизни спал на настоящей кровати.

Я попросила его написать что-нибудь для читателей " Новой газеты " . Он долго сопел над листком бумаги, потом выдал пятнадцать строчек текста на английском, суть которого сводилась к тому, что он так счастлив, так счастлив, что будет опять нормально учиться; и что он выучится и будет доктором в России, а пока он просто всех в России приветствует. И подпись под посланием была " I am by the name Odonga Bosco " - " А зовут меня Одонга Боско " .

- А ты вспоминаешь Кони и то, чем вас заставляли там заниматься?

Он очень долго молчал, напряженно смотрел вдаль, а потом ответил медленно и даже стал немного заикаться:

- Н-нет, наверное. Все хорошо. Только я до сих пор не знаю, сколько человек убил: как можно сказать, чей удар палкой был последним... Нам ведь велели бить всей толпой, и каждый раз - до смерти...

Первыми русскими звуками для мальчика были песни Тимура Шаова (Тимур, гордись!), пиратски записанные моим племянником на последнем концерте (Тимур, прости!). Больше всего ему понравился " Снобизм " . Может, он почувствовал некое родство в словах: " Денег нет, в стране бардак, в воде холера " , хотя никто ему ничего не переводил.

На следующий день неутомимая Ламунчик повезла нас в лучшую частную школу города. После этой школы вполне можно поступить в университет в Кампале и стать врачом. Нам был выдан список совершенно необходимых вещей, которые нужно было купить сразу. На глазах мальчик превращался в Гаруна аль-Рашида: мы купили матрас, одеяло, постельное белье, противомоскитную сетку на кровать, мотыгу, тяпку, посуду и много всякой другой нужной фигни. Сначала мальчик выходил из машины за покупками, но потом, наверное, побоявшись, что все может исчезнуть и он проснется, расселся на заднем сиденье, обнимая все свое богачество. Он безмолвствовал и даже перестал слушать Тимура.

Меня маль чик называл упорно мамой, и на мой удивленный вопрос он сказал очень просто:

- Ну, ведь у вас есть дети? Значит, вы - МАМА.

Я перекрестила его на прощание.

Путь обратно был изнуряюще долог, а приехав, я свалилась с тропической малярией, но это совсем уже другая история с другими героями... День моего выхода из больницы совпал с двадцатым днем учебы мальчика в школе.

  P.S. Спасибо за помощь первому секретарю Посольства РФ в Уганде О.И. Кравченко, московскому представительству авиакомпании "Emirates Airline", итальянской благотворительной организации AVSI и врачам инфекционной больницы.  

  Москва - Дубаи - Кампала - Гулу - Падер - Лира Палуо - Гулу - Китгум - Кампала - Фуджейра - Дубаи - Франкфурт - Москва - инфекционная больница № 2 на Соколиной Горе